Конспект урока по Литературе «Последние свидетели…» (по книге С.Алексиевич) 6 класс

Урок внеклассного чтения в 6 классе.

Тема: «Последние свидетели…» (по книге С.Алексиевич)

Цель:
— воспитание патриотизма; чувства сострадания;
— формирование у учащихся системы нравственных ценностей, установок поведения, общей культуры;

  — развитие коммуникативных умений: пересказ текста,
выразительное чтение стихотворений.

Форма проведения урока: поэтическая и прозаическая страница.

Оборудование: интерактивная доска, сборники стихов поэтов военных лет, книга С.Алексиевич «Последние свидетели», презентация.

Ход урока.
1.Вступительное слово учителя.
Я не напрасно беспокоюсь,
Чтоб не забылась та война:
Ведь эта память — наша совесть,
Она, как правда, нам нужна.
Мальчишки и девчонки сороковых… Их детство опалила война. Они испытали ужасы варварской бомбардировки, голод и холод, беду и лишения. У них у всех одно прошлое, одна судьба – их горькое военное детство: страдания, потеря родных и близких. А для многих и смерть, ходившая рядом. Такое не забывается. Сколько бы лет ни прошло…

Чтение стихотворения учеником:

  Нам детство трудное досталось

Среди осколков ржавых, кирпичей,

О детских шалостях мечталось,

Но не было ни кукол, ни мячей.

Патроны, мины и гранаты-

Богатый выбор.

Смерть — вольна.

Немало сверстников взяла ты,

Оставленным оружием, война.

Потери эти не вносились в списки

Солдат, погибших на войне,

Не ставились над ними обелиски,

 не потому ли больно мне вдвойне?

«Последние свидетели» — именно так называется книга Светланы Алексиевич, в которой собраны воспоминания людей, чьё детство совпало с войной,- «стала детским садом им война». Книга страшная в своей обнажённой правде, непривычная в силу непредсказуемости детского восприятия.

Этот урок мы посвящаем последним свидетелям войны.
Звучит песня «Дети войны»
Ребенок, прошедший через ужас войны, ребенок ли? Когда-то Достоевский поставил проблему общего счастья в зависимость от страдания одного-единственного ребенка. А их были тысячи в сорок первом- сорок пятом годах…
Что помнят они? Что могут рассказать? Должны рассказать! Потому что и сейчас где-то тоже рвутся бомбы, свистят пули, рассыпаются от снарядов на крошки, на пыль дома и горят детские кроватки.
Сегодня они — последние свидетели тех трагических дней. За ними больше нет никого!
Ученик читает стихотворение  Юнны Мориц. «Воспоминание».

 Из горящего поезда

На траву

Выбрасывали детей.

Я плыла

По кровавому, скользкому рву

Человеческих внутренностей и костей.

Пилот, который летал надо мной,-

Коричневая чума,-

Скалился и хохотал, как больной,

Который сошёл с ума.

Он реял в летающем сундуке,

В лобовое влипал стекло.

Я видела свастику на руке

И то,

     Что со лба текло.

     И ещё я видела красный круг

     Паровозного колеса.

     И от ужаса

     Мне не хватало рук,

    Чтобы закрыть глаза,-

    Потому что не двигался паровоз,

    Но кровавый туман и чад

    От на месте вертящихся шёл колёс

    И чугунный стонал рычаг-

    Словно в лотке согнутая рука,

    Оторванная от тела,

    Чтобы колёса паровика

    Посмертно она вертела!

Так на пятом году

Мне послал господь

Спасенье и долгий путь…

Но ужас натёк в мою кровь и плоть-

И катается там, как ртуть!

И, когда засыпаю лицом к луне,

Так горько во сне я плачу,

Что слёзы мои текут по стене,

В которой я память прячу.
Слово учителя.

На вопрос: кто же герой этой книги? – автор ответила: детство, которое сжигали, расстреливали, убивали и бомбой, и пулей, и голодом, и страхом, и безотцовщиной.
Благословенная наша беззащитность перед нашей памятью! Кто мы были бы без нее? Человек беспамятный способен породить только зло и ничего другого, кроме зла. Как это точно замечено: «Во мне жил ребенок, но уже рядом с кем-то другим». Вблизи смерти и смертоубийства они взрослели и мудрели не по-детски и даже не по-человечески. Раненые детские души порой пугали больше самой смерти.
Если взрослая память рисует узор, дает объемную картину прошлого, пережитого, то детская выхватывает наиболее яркие и трагические моменты.
Сто детских рассказов- воспоминаний о войне собрала Светлана Алексиевич в своей книге.

Вот некоторые из них.
Шумовой фон: взрывы снарядов, пулеметная очередь, свист пуль.
История первая.

У меня сердце болит…»
Анна Можейко — 7 лет.
Сейчас — зубной врач.
Живет в Бобруйске.

Трудно сегодня поверить, но в семь лет я запомнила больше, чем в десять. Особенно первые дни войны запомнила. Бегут все…У кого вещи, а у нашей бабушки все руки заняты детьми. И тут говорят, что нас окружили немцы. Взрослые стали закапывать вещи, кто бросать. А у меня была кукла и две маленькие тарелочки. Я тарелочки закопала, а куклу закапывать не хочу, не могу с ней расстаться. Рядом тоже маленький мальчик бежал, он одной рукой держался за мамину юбку, а в другой у него была собачка. Когда нас начали бомбить, он стал бледный-бледный и схватился за сердце: «У меня сердце болит…» Потом бросился в моей бабушке: «Бабушка, помолитесь богу, чтобы нас не убили!» Она плачет, и собачка его плачет. Моя бабушка никогда не молилась, а тут стала молиться: «Господи, где ты, если дети так страдают?..»
История вторая

«Мы играли, а солдаты плакали…»

Володя Чистоклетов — 10 лет.

Сейчас — музыкант.

Живет в Ростове-на-Дону.

Война застала меня в санатории Совет-Квадже на Черном море. Утром пошли в лес, услышали гул самолетов и начали играть «в войну», не подозревая, что где-то уже идет настоящая война.

Через несколько дней нас привезли в Ростов. На город уже падали первые бомбы. Взрослые рыли щели, строили баррикады, готовясь к уличным боям.. А мы, мальчишки, сторожили ящики, в которых были сложены бутылки с зажигательной смесью, подвозили песок и воду на случай пожара.

Все школы превратились в госпиталя. В семидесятой школе размещался армейский госпиталь для легкораненых. И туда направили маму. Ей разрешили и меня взять с собой. Куда ехал госпиталь, туда ехали и мы.

После очередной бомбежки запомнил груду книг среди раскрошенного камня, подобрал одну, она называлась «Жизнь животных». Большая, с красивыми картинками. Всю ночь не спал, читал и не мог оторваться… Попался бы сейчас Брем, купил, не задумываясь. Очень картинки помню…

В ноябре сорок второго начальник госпиталя приказал выдать мне форму, правда, ее пришлось срочно перешивать. А сапоги на меня не могли найти целый месяц. Так я стал воспитанником госпиталя. Что делал? Одни бинты могли свести с ума. Их не хватало. Приходилось стирать, сушить, скручивать. Попробуйте скрутить тысячу штук в день! А я наловчился делать это быстрее взрослых. Потому, наверное, так ловко получилась и первая самокрутка, когда старшина, пряча улыбку, вручил мне пачку махорки, как полноправному бойцу. Покуривал (смеется)… тихонько от мамы… Хотелось скорее стать мужчиной.

Когда разбомбили вагоны с солью и парафином, и то, и другое в дело пошло. Соль — поварам, парафин — мне. Пришлось овладеть специальностью, не предусмотренной никакими воинскими списками — делал свечки. Это похуже бинтов! Надо ведь, чтоб они еще и горели…

Мама плакала, а я все равно мечтал сбежать на фронт. В то, что меня могут убить, не верил. Послали однажды за хлебом… Чуть проехали, начался артобстрел. Били из минометов. Сержанта убило, возницу убило, меня контузило. Долго не разговаривал, а когда вернулась речь, заикался.

А это уже в Польше… Среди раненых оказался чех — тромбонист Пражской оперы! Начальник госпиталя обрадовался ему и, когда тот пошел на поправку, попросил пройти по палатам, поискать музыкантов. Оркестр получился отличный. Меня научили играть на альте, на гитаре научился уже сам. Мы играли, а солдаты плакали… Может, поэтому и стал после войны музыкантом.

В разбитом немецком поселке увидел: велосипед валяется. Обрадовался. Сел и поехал. Хорошо так идет! Я за войну ни одной детской вещи не видел…
История третья

«А нас у мамы четверо…»

Иван Титов — 5 лет.

Сейчас — мелиоратор.

Живет в Пинске.

Стали бомбить деревню, а нас у мамы четверо! И все мы малые, самому старшему брату семь лет, мы ничего не понимали — прятались в саду за старые яблони. А мать собирала нас и несла в погреб.

Когда немецкие солдаты зашли в хату, мы залезли на печку. Мать забросала нас старыми тряпками. Потом, когда спалили нашу хату, когда разбомбили деревенские «могилки» и покойники лежали наверху, как убитые, мать плакала: «Такая беда, детки, что ни на земле, ни под землей не спасешься. Пойдем в лес…»

И что удивительно! И в войну и после войны мы, мальчишки, играли «в войну». После войны надевали на головы солдатские каски, которые находили в лесу, играли в настоящих бункерах, блиндажах и окопах. А матери нас ругали… А до войны, я помню, не ругали…
История четвертая
«…я уже не плакал»

Володя Малей — 13 лет.

Сейчас — подполковник милиции.

Живет в курортном поселке Нарочь

Минской области

В тринадцать лет я любил военные книжки, военные фильмы, как, наверное, любой мальчишка в этом возрасте. Хочу еще сказать, что все разговоры и беспокойство взрослых перед войной тоже вошли в наши детские головы. Например, я был ворошиловский стрелок и неплохо стрелял из мелкокалиберной винтовки. В группе лучших стрелков был направлен на районные соревнования. Они были назначены на воскресенье, двадцать второе июня…

В ту ночь я не спал, все думал, как покажу себя на соревнованиях, волновался. Утром побежал в школу, там уже собралась вся наша команда, ждали только военрука. Когда мы увидели его, то поняли, что он чем-то сильно взволнован. И он нам первый сказал, то началась война с Гитлером, что стрелять на соревнования мы не поедем.

Через неделю нас уже бомбили, обстреливали… И когда я увидел первого убитого, я уже не плакал. Меня только поразило, что убитый красноармеец лежал на наших грядках с огурцами… А над ним висел большой подсолнух… Прямо над головой… До этого я себе представлял, что погибают только на поле боя. Хотя имел малое представление о том, что такое поле боя. Одно знал точно, из книжек, конечно: там бегут и кричат «Ура!!». А тут? Лежит молодой парень… среди зеленых огурцов, которые я только вчера поливал…

Я подобрал винтовку убитого… Стал искать еще оружие, смазывал его густой смазкой, заколачивал в снарядные ящики или завертывал в суровый материал, сильно пропитанный смазкой, и зарывал в землю. Везде висели приказы немецкого командования, что за хранение оружия — расстрел. А я спрятал: пять винтовок, ручной пулемет Дегтярева, ротный миномет и большое количество мин, патронов, гранат. Я сразу стал взрослым. И когда в нашей деревне Сарья Верхне-Двинского района организовалась подпольная группа, меня тоже зачислили…
История пятая
«Я — твоя мама…»

Тамара Пархимович — 11 лет.

Сейчас — секретарь-машинистка.

Живет в Минске

…Мы спим, а пионерский лагерь бомбят. Выскочили из палаток, бегаем и кричим: «Мама! Мама!» Меня воспитательница за плечи трясет, чтобы я успокоилась, а я кричу: «Мама! Где моя мама?» Пока она меня к себе не прижала: «Я — твоя мама…»

У меня на кровати висели юбочка, белая кофточка и красный галстук. Я их надела, и мы пошли на Минск. По дороге многих детей встречали родители, а моей мамы не было. Вдруг говорят: «Немцы в городе…» Повернули все назад… Кто-то мне сказал, что видел мою маму убитую… И тут у меня провал в памяти… Как мы доехали до Пензы — не помню. Как меня привезли в детдом- не помню… Помню только, что нас было много, что спали мы по двое на одной кровати.

Иду из столовой, дети мне говорят: «Приехала твоя мама». А мама мне снилась каждую ночь. И вдруг она наяву, но мне казалось, что это во сне.. Вижу — мама! И не верю. Несколько дней меня уговаривали, а я боялась к маме подходить. Мама плачет, а я кричу: «Не подходи! Мою маму убили…» Я уже боюсь ее…
История шестая

«Просим: можно облизать?..»

Вера Ташкина — 10 лет.

Сейчас — рабочая.

Живет в Ростове-на-Дону.

За год до войны умер отец. У мамы нашей осталось семеро детей на руках. Было трудно. Но потом, в войну, она казалась счастьем, эта мирная жизнь.

Сказали взрослые, что — война, но мы не испугались. Мы часто играли «в войну», и это слово было нам очень хорошо знакомо. И мы удивлялись, почему громко, навзрыд плачет мать. Только позже поняли, какая беда пришла к нам. Помню, как вскакивали среди ночи, бежали по лестнице, прятались от бомб. От голода брат съел угол печки. Мать брала последние вещи, ездила и меняла на картошку, на кукурузу. Сварит мамалыги, разделит, а мы на кастрюлю поглядываем, просим: можно облизать?.. А после нас еще кошка лижет, она тоже ходила голодная. Не знаю, что ей оставалось после нас в кастрюле.

Все время ждали наших: «Вот наши фашистам дадут! Вот наши придут!» Когда стали бомбить наши самолеты, я не побежала прятаться, а побежала смотреть на наши бомбы. Нашла осколок…

— И где это тебя носит? — встречает дома испуганная мать. — Что ты там прячешь?

— А я не прячу… Я принесла осколок…

— Вот убьет, будешь знать…

— Что ты, мама! Ведь это от нашей бомбы осколок. Разве он мог меня убить?
История седьмая

«Я была ему по колено…»

Наташа Григорьева — 3 года.

Сейчас — детский врач.

Живет в Минске.

То, что со мной было в три года, помню яснее, чем в шесть лет. Странно. Я хорошо помню первый страшный день войны…

Мы куда-то бежали… Мама накрывала мне голову маленькой подушечкой-сумочкой, когда нас бомбили. Фашистские самолеты улетали, мы бежали дальше. Мама несла меня на руках… Я видела, что она очень устала, но мне было страшно расстаться с этими теплыми, нежными руками и особым материнским запахом. Я еще теснее прижималась к ней и отказывалась перейти на руки к папе. Бомба упала недалеко, мама закрыла меня своим телом. Каким-то чудом все остались живы. К вечеру у меня что-то случилось с речью. Даже не могла произнести слово «мама».

Самолеты летали низко-низко… Так низко, что я долго думала: они катятся и ревут по земле. И поэтому, когда увидела танки, закричала маме: «Самолеты идут…»

Всех погнали назад, в город… Три дня у нас ничего не было во рту, кроме воды. Сели отдохнуть… Надо мной стоял фашистский солдат и что-то ел из консервной банки. На нас он не смотрел… Я была ему по колено…
История восьмая

«Пока он не улыбнулся…»

Галя Давыдова — 11 лет.

Сейчас — кастелянша.

Живет в Минске.

…Видела много фашистских солдат, но ни одного не помню. Мне казалось, что все они на одно лицо. И единственное, что я запомнила, — это страх. И еще — голод. Если рядом со мной кто-то что-то ел, я старалась скорее закрыть глаза и уснуть. Уснуть до того, как он начнет глотать.

Кончилась война, а я еще много лет спать боялась ложиться, боялась засыпать. Вдруг засну, а за мной придут… Или я умру… Что-то такое вот страшное со мной произойдет… Наступала ночь, и для меня это было мучение, кошмар. А увижу днем яркое солнце, плачу-плачу. Если день не солнечный, то ничего, а увижу яркое солнце, сразу вспоминаю родителей. У меня погибли отец, мать, две сестры… Остался один брат… После войны он нашел сначала мамину сестру. Он так изменился, что она его не признавала, пока он не улыбнулся… Только тогда она узнала улыбку нашего отца… И так мы были рады, что остался у нас один мужчина… Пусть еще мальчик…
История девятая

«Тетенька, возьмите меня на руки…»

Марина Карьянова — 4 года.

Сейчас — киноработник.

Живет в Минске.

…Вот если бы спросить: что такое детство? Каждый бы сказал что-то свое. А для меня детство — это мама с папой и конфеты. Все детство я хотела маму с папой и конфет. За войну ни одной конфеты не то, что не попробовала на вкус — какая она, даже не видела. Первую конфету я съела через несколько лет после войны, через лет пять.

А маму с папой я не нашла. Даже фамилии своей настоящей не знаю. Подобрали меня в Москве на Северном вокзале.

— Как зовут? — спросили в детдоме.

— Мариночка.

— А фамилия?

— Фамилии не знаю…

Записали Марина Северная.

Как хотелось, чтобы кто-то обнял, приласкал. А ласки было мало, кругом война, у всех — горе. Иду по улице… Впереди мать детей своих ведет. Одного возьмет на руки, пронесет, этого поставит — другого берет. .Сели они на скамеечку: она посадила меньшего к себе на колени. Я стояла, стояла… Смотрела, смотрела… Подхожу к ним: «Тетенька, возьмите меня на колени…»
История десятая

«…и стала качать, как куклу»

Дима Суфранков — 5 лет.

Сейчас — инженер-механик.

Живет в Минске.

…Не так по моему детскому сознанию ударило слово «война», как напугало слово «самолеты». «Самолеты!» — и мать стала нас сгребать с печи. А мы боимся с печи слезать, боимся из хаты выходить, пока она одного снимет, другой назад лезет. Нас — пятеро.

Если раньше птицы были далеко-далеко, высоко-высоко, то тут нас с птичьего полета расстреливают. И кажется, что это так низко, что нигде на земле не спасешься. Мама нас, меньших, рушниками к себе привязывала, а старшие сами бежали. Двоюродная моя сестра, ей было десять лет, несла своего братика пяти лет. Бежала-бежала, сил не хватило, и она упала. И пролежали они в снегу всю ночь, и он замерз, а она жить осталась. Выкопали ямку его похоронить, она не дает: «Мишенька, не умирай! Зачем ты умираешь?» Думали. что с ума сошла.

Жили мы в болоте, курени себе построили и так жили. Курени — это такие буданчики: одни голые бревна и дырка вверху… Для дыма. А внизу — болото… И зимой, и летом в них жили. На сосновых ветках спали. Пришли раз с мамой из леса, хотели что-нибудь в хате взять. Кто пришел, всех согнали в школу. Поставили на колени и направили на нас пулеметы. Стоят на коленях женщины и мы. И мы, дети, одного роста и пулеметами.

Слышим: в лесу стреляют. Немцы: «Партизаны!» — и к машинам. А мы — в лес…

После войны я долго железа боялся. Лежит осколок, а у меня страх, что он еще раз взорвется. Соседская девочка, три годика, нашла «лимонку»… И стала качать, как куклу… В тряпки завернула и качает… Граната маленькая, как игрушка, только тяжелая. Мать добежать не успела…

После войны в нашей деревне Старые Головчицы Петриковского района еще два года хоронили детей. Каждый день плакали матери…
История одиннадцатая
«Будете мои дети…»
Нина Шунто — 6 лет.
Сейчас — повар.
Живет в Минске.
До войны мы жили с одним папой, мама умерла. Когда папа ушел на фронт, остались с тетей. Тетя наша жила в деревне Задоры Лепельского района. Через месяц, как папа нас привез к ней и оставил, она наткнулась глазом на сук, выколола глаз, у нее получилось заражение крови, и она умерла. И мы остались одни с братом, а брат был маленький. Мы с ним пошли искать партизан, почему-то мы решили, что там наш папа. Ночевали, где придется. Помню, когда была гроза, мы ночевали в стоге сена, вытянули сено, сделали ямку и ночевали там. Таких детей, как мы, было много. И все искали своих родителей, даже если они знали, что родители убиты, все равно говорили нам, что тоже ищут папу с мамой или кого-нибудь из родственников.

Мне запомнился такой случай. Мы шли по деревне, и в одной хате было открыто окно. И там, видно, недавно пекли картофельные пироги. И когда мы приблизились, брат услышал запах этих пирогов, он потерял сознание. Я зашла в эту хату, хотела попросить кусочек для брата, потому что он бы не поднялся. А я бы его не подняла, сил мало. В хате никого не было, я отломила кусочек пирога, и мы остались ждать хозяев, чтобы не подумали, что мы воруем. Пришла хозяйка, она жила одна. Она нас не отпустила, она сказала: «Будете мои дети…»

В сорок четвертом деревню сожгли, нас подобрали партизаны. Из партизанского отряда на самолете отправили за линию фронта. Там мы узнали, что отец погиб…
История двенадцатая

«Встанешь на ящик…»

Люба Филимонова — 11 лет.

Сейчас — агроном.

Живет в Бердянске.

Колхоз — это были мы и наши матери. Мужчин в колхозе не было, мужчины на фронте… Машин не было, возили все на лошадях. Женщины подводы нагрузят, а возить нам, ребятишкам. Везем, да еще стараемся обогнать друг дружку, чтоб последним не приехать, а то засмеют. А разве от нас все зависело? От лошадей тоже. Вот и старался каждый вскочить пораньше, хоть темно еще и спать смерть как хочется, прибежать в конюшню первым, коня лучшего захватить, Русланку, например, или Форсуна. Из-за Русланки мальчишки дрались…

Запрягать поначалу мама помогала, потом сама научилась. Главное — хомут надеть. Встанешь на ящик, на бочку какую-нибудь — и все в порядке. Матери пахали, а мы бороновали. И до сева, и после сева. И сено возим, и зерно. Когда со взрослыми, а когда и сами. Для нас, детей, даже мешки специальные сшили — килограммов на тридцать—сорок зерна. Чтоб мы могли с телеги взять такой мешок на плечи и понести. Несешь, а тебя из стороны в сторону качает. Не раз мешок перетянет, и летишь вместе с ним. А все равно весь урожай переносим…
История тринадцатая

«Мы даже не знали, как хоронят…»

Михаил Шинкарев — 13 лет.

Сейчас — железнодорожник.

Живет в Орше.

С братом Виктором мы были близнецы. До войны успели окончить по шесть классов и вступить в пионеры. Галстуки пионерские не снимали, так гордились. Когда пришли немцы, днем мы галстуки снимали, а ночью повязывали и засыпали. Пока мама не стала плакать, что это опасно для всей семьи. Галстуки красные!

Сняли и завернули в кусочек клеенки, закопали вместе с найденной винтовкой в кустах возле речки. Тоже конспираторы! Каждый день приходили проверять на то место. Кто-то из взрослых подсказал, что там был смертельно ранен наш пулеметчик и вместе со своим «дегтярем» свалился в речку. Через несколько дней увидели, как со дна поднимается что-то черное. Именно этот момент настигли! Решили: затопленное бревно, а оно, это что-то, подталкивалось течением к берегу, и мы рассмотрели руки, голову… Мы рассмотрели, что это человек. Мне помнится, что мы не испугались. Месяц войны… У нас уже почему-то не было страха от вида смерти. Вытащили пулеметчика на берег и похоронили. А еще месяц назад мы бы этого сами без взрослых не сделали. Месяц назад мы даже не знали, как хоронят.»Запомнил: Мариуполь, парковая, 6?..»
История четырнадцатая

Саша Солянин — 14 лет.

Сейчас — инвалид войны первой группы.

Живет в Могилеве.

…На рассвете нас повели на расстрел. Никогда так умирать не хочется, как утром. Нас было трое: двое военнопленных — два старших лейтенанта и я. Мальчишка… Меня словили в лесу, когда оружие собирал.

Они мне шепчут:

— Беги… Мы бросимся на конвойных, а ты прыгай в кусты…

— Не побегу…

— Почему?

— Буду с вами.

Я хотел погибнуть вместе с ними.

— Приказываем: бежать! Жить!

Один, Данила Григорьевич Иорданов, был из Мариуполя, другой, Александр Иванович Ильинский, из Брянска.

— Запомнил: Мариуполь, Парковая, 6?.. Запомнил?..

— Брянск, улица…

Стали стрелять.

Я бежал, и в голове у меня стучало: запомнил, запомнил, запомнил?..
История пятнадцатая

«Я видел…

Юра Карпович — 8 лет.

Сейчас — шофер.

Живет в поселке Зеречный

Есильского района Тургайской области.

…Я видел, как гнали через нашу деревню колонну военнопленных. Там, где они остановились, была обгрызена кора с деревьев. А тех, кто нагибался к земле, чтобы сорвать зеленой травы, расстреливали. Это было весной…

Я видел, как ночью пошел под откос немецкий эшелон, а утром положили на рельсы всех тех, кто работал на железной дороге, и пустили паровоз… Я видел, как запрягали в брички людей с желтыми кругами на шее вместо хомутов и катались на них. Как их расстреливали с этими же желтыми кругами на шее и кричали: «,де!..»

Я видел, как у матерей штыками выбивали из рук детей и бросали в огонь…

Я видел, как плакала кошка. Она сидела на головешках сожженного дома, и только хвост у нее остался белый, а вся она была черная. Она хотела умыться и не могла, мне казалось, что шкурка на ней хрустела, как сухой лист.

Вот почему мы не всегда понимаем наших детей, а они не понимают нас. Мы — другие люди. Забуду, живу, как все. А иногда проснешься ночью, вспомнишь — и кричать хочется…

История шестнадцатая

«Приносили длинные узкие конфеты…»

Леонида Белая — 3 года.

Сейчас — гладильщица.

Живет в Минске.

Сама сейчас не верю, что три годика было ребенку и он все помнит. Нет, не все, конечно. Но три-четыре картинки запомнила совершенно отчетливо, как взрослый человек.

…За хатой на лугу какие-то дяди занимаются гимнастикой, купаются в речке. Брызгают, кричат, смеются, бегают один за одним, как наши деревенские мальчишки. Только к тем мама меня пускала посмотреть, а здесь ругается и не разрешает выходить из хаты. На мой вопрос: «Кто эти дяди?» — испуганно отвечает: «Немцы». Другие дети бегали туда и приносили длинные узкие конфеты. Угощают меня.

…Куда-то бежим… Роса холодная. У бабушки мокрая юбка до пояса, а у меня и платье мокрое и головка. В лесу прячемся, я сохну в бабушкином пиджаке, платье сушится.

Возвращаемся в деревню. Что-то видем в черных головешках. Там, где жили наши соседи, находим гребешок. Я узнаю этот гребешок, соседская девочка меня им расчесывала. Мама не может мне ответить, где она и где ее мама. Моя мама плачет. А я помню, как эта девочка приносила мне от дядей, которые весело купались в речке, длинные узкие конфеты…

Тогда эти картинки только запомнила, соединились они в сознании потом. Бабушки нету, мамы нету, только я могу об этом сегодня рассказать.
История семнадцатая

«Разве мы — дети?..»

Гриша Третьяков — 13 лет.

Сейчас — шофер.

Живет в поселке Ждановичи

Минского района.

Записался, что я с двадцать шестого, а не с двадцать восьмого года, чтобы взяли в ФЗО учиться на строителя. Два года себе прибавил. посмотрели, вроде не похож, но раз написано на бумаге, поверили. Срок обучения — шесть месяцев, а нас учили три месяца, выпустили досрочно. Собственно, как учили? Показали, как держать инструмент в руках — рубанок, топор, пилу, — и выпустили. После этого я попал на судоремонтный завод в город Весьегонск на Рыбинском водохранилище и проработал там всю войну. Придет пароход, его надо срочно отремонтировать, так дают только два часа поспать в сутки.

Ремонт в основном шел зимой, летом мы заготавливали на зиму доски. Сначала на нашу команду давали одного старика, а потом одни стали ездить сплавляли лес, плоты гоняли. Плоты делали небольшие, толщиной полметра и длиной метров шесть.

В пятнадцать лет мы уже чувствовали себя мужчинами. Один парень даже жениться хотел на такой же девчонке пятнадцатилетней. Им сказали: «Вы еще дети…» Разве мы — дети?..
История восемнадцатая

«Дедушку похоронили под окном…»

Варя Вырко — 3 года.

Сейчас — рабочая.

Живет в Полоцке.

…Дедушку убили, мы похоронили его у себя под окном. На кладбище не дали похоронить, потому что он убил немца. К концу войны на том месте вырос подорожник. С тех пор я никогда не рву подорожник…

Есть мы хотели больше взрослых. Наверное, потому что мы росли. Чтобы хлеба казалось больше, крошили его и крошки ссыпали в карман, а потом целый день ели по крошке. В сорок пятом в детдоме нам каждому дали по спичечной коробке конфет. Горошек… Это было так много…
История девятнадцатая
«Доченька, запомни это на всю жизнь…»
Аня Корзун — 2 года.
Сейчас — зоотехник.
Живет в Витебске.

…Мне запомнилось девятое мая сорок пятого года. В детский сад прибежали женщины:

— Дети, победа!

Стали нас всех целовать, включили репродуктор. Все слушали. А мы, маленькие, слов не понимали, мы понимали, что радость идет оттуда, сверху, из черной тарелочки репродуктора. Кого поднимали на руках взрослые… Кто сам лез… Залазили друг на дружку, только третий или четвертый доставал до черной тарелочки и целовал ее. Потом менялись… Всем хотелось поцеловать слово «победа»…
Вечером над городом поднялся салют. Мама открыла окно и заплакала:
— Доченька, запомни это на всю жизнь…
А я боялась.
Когда вернулся с фронта отец, я его боялась. Он даст мне конфету и просит:
— Скажи: папа…
Возьму конфету, спрячусь с ней под стол.
— Дядя…
У меня всю войну папы не был .
Слово учителя.
Мы перевернули последнюю страницу, заглянув в военные дни и ночи . Безвинных страдальцев тех горьких лет война лишила детства, заставив слишком рано познать страх смерти, боль тяжелых утрат и лишения.
Далеко в прошлом, к счастью, остались те страшные дни, но мы всегда будем помнить о том подвиге, который совершили наши прадеды во имя жизни на земле. А сегодня мы увидели Великую Отечественную войну ещё с одной стороны, наверное, с самой страшной, бесчеловечной – глазами детей, для которых «стала детским садом война».
Ученик читает стихи:
Мы быстро подрастали, как грибы,
Но только под свинцовыми дождями.
Усталые отцовские ряды
Все чаще пополнялись сыновьями.
Война шла очень долго, без конца-
Три года с гаком, по народным меркам,
И за станком ушедшего отца
Стояли мы, подростки-недомерки.
Нам не хватило, может быть, трех дней,
Чтоб быть в строю ударных батальонов,
Чтоб заменить оплаканных парней,
Ушедших в бой с подножек эшелонов.
Слово учителя.
Пройдут годы. Новые поколения мальчишек и девчонок будут встречать рассветы, любоваться зеленью деревьев, радоваться жизни, ждать красивых праздников, дарить людям счастье…
 Когда-то Достоевский поставил вопрос: а найдется  ли оправдание миру,  нашему  счастью  и даже  вечной  гармонии, если  во  имя  этого,  для прочности фундамента, будет пролита хотя бы одна слезинка невинного ребенка?  И  сам  ответил  —  слезинка  эта  не оправдает ни  один прогресс,  ни  одну   революцию. Ни одну войну. Она всегда перевесит.
Всего одна слезинка…
Ученица читает стихотворение:
Я хочу, чтоб на нашей планете
Никогда не печалились дети.
Чтоб не плакал никто, не болел,
Только б хор наш ребячий звенел.
Чтоб навек все сердцами сроднились,
Доброте чтобы все научились.
Чтоб забыла планета Земля,
Что такое вражда и война.

Звучит песня « Не отнимайте солнце у детей»